Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

Арефьев почему-то решил, что умрет в день падения крепости. Они были неизъяснимым образом связаны.

В один из дней его разбудила тишина. А когда он открыл глаза, то увидел, что поперек его койки лежит чья-то тень. Кто-то стоял со стороны солнца. Повернуть голову Арефьев не мог, но гость сам понял, что его не видят, сделал шаг вперед, кивнул, присел на край.

— Все, — сказал Захарьин. — С добрым утром нас всех. Отвоевались. Извините, что раньше к вам не выбирался. Не до того было, они нас на части рвали. Мне говорили, что ваши раны заживают, я и не торопился. Про паралич только здесь, в этом… вошпитале узнал. Пустых сожалений высказывать не буду. Я просто могу вам помочь. По вашему желанию — помочь умереть или помочь выжить. Если вы меня слышите и понимаете — моргните один раз.

Арефьев моргнул. Поскольку слышал и понимал. Он знал, что первое предложение многим показалось бы… интересным, но особенного желания торопиться не испытывал. Хотя, с другой стороны, нужно же и о госпитале подумать — сколько им с ним возиться?

Второе предложение — за такое он бы душу дьяволу продал, но это выражаясь фигурально. А вот готов ли он это сделать буквально, Арефьев пока не понимал.

— Болезнь, о которой мы говорили, — Захарьин склонился к нему пониже, хотя на соседних койках уже никто не лежал, — в некотором роде заразна. Чтобы заразиться, нужно добровольное согласие. Если все получится, паралич пройдет, но дня на три вы впадете в летаргию, которую врачи могут принять за смерть. Я постараюсь, чтобы вас не похоронили за это время. Это безвредно, однако… неприятно. Цена в общих чертах вам известна, поначалу это нужно будет делать раз в месяц, потом реже. Первое время для вас будет мучителен и убийствен солнечный свет, но с возрастом это пройдет. Вы станете много сильней, выносливей и быстрей обычного человека. Появятся новые ощущения, вы сможете определять, что люди чувствуют, иногда даже угадывать, что они думают. Вас не возьмет уже никакая хворь и очень трудно будет убить.

Арефьев моргнул дважды и мысленно попытался задать вопрос — или хотя бы изобразить вопросительную интонацию. Кажется, получилось.

— Зачем? — Захарьин улыбнулся. — Зачем мне или зачем вам? Оба. Замечательно. Зачем мне? Я ищу товарищей. Не для того, чтобы не быть одному. Я очень редко предлагаю, потому что большинство людей, согласившись впустить в себя черта, неспособны справиться даже с собой, не то что с ним. И превращаются в… нет, то, что мы с вами видели, это еще очень ничего. Этот человек владеет собой и не сошел с ума. Он просто сам по себе негодяй и трус. Вы же не думаете, что он отказался от идеи, так сказать, есть впрок? Просто стал пополнять силы за счет собственных солдат. Это проще, чем пройти через меня — я бы, скорее всего, не смог его убить, но покалечил бы непременно. И любой шальной снаряд завершил бы дело. — Захарьин пожал плечами. — Это, кстати, вторая опасность: начать считать людей, обычных людей, своим скотом. Зачем вам? Я считаю, что жить — лучше, чем не жить. Даже так, как живу я. И у нас с вами есть дом, а там вскорости начнется большая беда. То есть, она уже началась, наше здесь поражение — не случайно, вы это понимаете не хуже меня. Но нами же ничего не кончится, беда вернется туда, откуда пришла. Ведь все это, — Захарьин кивнул в сторону окна, — была попытка наложить заплатку на плотину. А глина поплыла… Я не застал ни Смутного Времени, ни тех, кто его застал. Но я видел Пугачевщину. И мне кажется, что если ничего не сделать, мы прикатимся как раз туда. А вам тоже так кажется.

Арефьев закрыл глаза. И не открывал. Он надеялся, что Захарьин поймет — сейчас ответа не будет. Никакого.

— Вы не можете мне сейчас ответить, — сказал Захарьин. — Я понимаю. Приду завтра. Больше времени на раздумья дать не смогу — японцы уже начинают формировать партии пленных для отправки в Нагасаки.

Арефьев раскрыл глаза и увидел — не почувствовал, увидел — как Захарьин пожимает ему руку.

— Кстати, в любом случае — будем знакомы. Волков. Аркадий Петрович Волков. Это имя, отчество и фамилия, с которыми я появился на свет.

Арефьев так и не увидел Нагасаки — в порт прибыли ранним утром, и Арефьева несли почти через весь город, наглухо завернув в брезент.

Врачи поражались, каким образом осколочное поражение позвоночного столба, закончившееся было параличом, перешло в какой-то другой, доселе неизвестный науке, вид нервного заболевания, признаками которого явились трехсуточная кома, резкое понижение температуры тела, светобоязнь до появления волдырей — впрочем, быстро заживающих — развитие никталопии и странных оптических галлюцинаций. В нервной природе этой хвори никто не сомневался.

…Первой жертва Арефьева, к его глубочайшему стыду, оказался русский солдат. Сдачу Артура нижние чины отметили бурно, громя остатки винных складов и магазинов и ведя себя в городе так, будто не сдали его японцам, а вошли в него завоевателями. Один солдатик на темной улочке встретился с Арефьевым, который только-только встал из мучительного забытья и всем своим существом жаждал крови. Волков по этому поводу ничего не сказал, помог припрятать труп.

— Могло обойтись хуже, — сказал он утром, расставаясь с Арефьевым в мертвецкой. — Если бы вы пролежали в мертвецах дольше, меня бы уже успели отправить.

Итак, Нагасаки днем Арефьев толком не увидел, но самую его привлекательную часть — веселый квартал — в самое подходящее для этого время — ночью — он исходил вдоль и поперек.

Привлекательной она была, потому что здесь можно было наблюдать все, ощущая при этом реальность вновь обострившимися органами чувств — и тем шестым, новым чувством, которое приносило ему теперь настроения и переживания людей. Можно было следить, слушать, разбираться. Язык, кажется, сам просачивался сквозь барабанные перепонки, укладывался кольцами. Если чуть наклонить голову, легко было услышать, как он там шуршит, поскрипывает, поет.

Незнакомый мир понемногу становился прозрачным. Волков сказал правду, у этого образа жизни обнаружились свои преимущества.

Кроме того, ночью в веселом квартале было просто красиво. И дома, и люди прихорашивались на ночь. Цветные фонарики гроздьями свисали с террас, выходящих к реке, рисунки и надписи бежали по ним сверху вниз, и женщины, даже самые непривлекательные, к ночи преображались и становились похожими на цветы. Отовсюду неслась непривычная музыка, и Арефьев уже научился узнавать популярные мелодии. Он узнал, что спущенный на спину ворот заменяет японкам декольте. Что сравнительно скромная прическа указывает на «гэй-ко», профессиональную певицу и музыканта, а многослойные башни с обилием гребней и шпилек — отличие продажных девушек…

Арефьев и Волков избрали местом жительства веселый квартал не по собственной воле — так распорядились городские власти, расквартировывая пленных офицеров. Когда Арефьев впервые пришел в себя под звуки музыки и женский смех, он решил, что японцы в нижних комнатах гостиницы торжествуют свою победу, но Волков, уже завернутый в японский халат, скоро ему разъяснил ошибку.

— Называется заведение «Инута-я», — сказал он. — Инута — фамилия хозяев. В целом здесь довольно приятно. Как видите, вполне чисто, готовят более чем сносно, хозяйка предложила взять у нас одежду в стирку — я воспользовался. Она и еще кое-что предложила — насколько я понял, японское правительство и это ей готово оплатить. Но я отказался, а вы подумайте. Зов плоти у новичков часто усиливается, ощущения обостряются. Это, кстати, помогает легче переносить Жажду. Ну, знаете, как курением можно приглушить голод. Полноценной замены не выйдет, так, время потянуть…

— Насколько я понимаю, это важно — уметь тянуть время?

Волков кивнул.

— Чем больше вы себе господин — тем меньше вам господин он.

Арефьев кивнул. То, что он испытал, встав из трехдневной смерти, ему не понравилось. Сохранять власть над собой… обычно он брезговал продажными женщинами, но теперь…

— Мама-сан сказала, что у нее «гару бэри кури-ин», — Волков хмыкнул. — В любом случае, заразиться вы уже ничем не можете.

— А можно нескромный вопрос.

— Когда желание угасает совсем?

Арефьев кивнул.

— Полностью никогда… но чем вы старше, тем глуше вы ощущаете любые радости плоти, — в лице юного старика промелькнула странная усмешка. — Впрочем при должном развитии чувств простое любование даст вам больше, чем любому из посетителей этой лавочки — ночь с самой искусной здешней камелией… — теперь улыбка Волкова стала какой-то беспомощной. — Вообще-то мне не с чем сравнивать. Я умер девственником. Потом, конечно, было, но это уже опыт нечеловека. Кстати, совет с высоты этого опыта: не ищите красоты, ни телесной, ни душевной. Ищите темперамент.

Арефьев воспользовался советом. В «Инута-я» ничего подходящего по темпераменту не нашлось, но однажды прямо на улице «белая шейка» самого последнего разбора поразила внутренним жаром — и с полным доверием взяла пятирублевый золотой, которыми Арефьеву выплатили последнее жалование. Может, с точки зрения обычного человека ее нечистый халат и нечистое тело того не стоили — но она умела переживать необычайно остро и оказалась вынослива как мул. Это было не то же самое, что напиться крови — но Волков оказался прав…